О Сергее Соловьеве
текст: Асса Новикова
© Вячеслав Прокофьев / ТАСС
Помню, как увидела его впервые перед показом фильма «Дом под звездным небом» в «Иллюзионе» в январе 2019 года, он был маленький, хрупкий и очень светлый. Прошелестел со своей свитой ко входу в кинозал и на ходу бросил мне что-то вроде «Здра-а-авствуйте, а мне про вас рассказывали…» Я улыбнулась, не знала, что сказать.
Бесплатную проходку в «Иллюзион» достала мне тогда подруга: она училась во ВГИКе, у него на режиссерском, и совершенно не понимала своего счастья. Жаловалась, что Соловьев все время травит одни и те же старые байки. Приглашала меня на их спектакли, пообщаться с мастером живьем. А я уехала в Грузию, а потом это все забылось, а потом начался коронавирус. А потом он умер. Осталось мое сообщение подруге: «Я же в “Иллюзионе” не подошла, потому что было очень много чувств и непонятно, как высказать».
Это безмолвие чувств очень близко самим фильмам Соловьева. Может быть, оно и к лучшему. Ведь самые главные слова остаются где-то в области сердца. Там им самое место. Как в фильме «Сто дней после детства»:
— Нам ведь друг от друга ничего не надо, ведь верно?
— Да.
— Давай мы с тобой просто запомним это лето. Просто запомним — и всё. Ладно?
— Ладно. Давай.
«Сто дней после детства», один из самых известных фильмов Соловьева, встал в один ряд с другими картинами про школьные чувства: жанр, открытый Райзманом, — «А если это любовь?» У Соловьева такого вопроса не возникало. История неразделенной любви в декорациях советского лагеря становилась драмой высокого порядка. Строчки Лермонтова звучали из уст Мити Лопухина так, как будто он сам сочинил их накануне. И было еще в этом что-то очень чеховское, очень грустное и смешное. Весь Соловьев в принципе об этом, и недаром в начале своего режиссерского пути он поставил новеллу «От нечего делать» в альманахе по Чехову «Семейное счастье» (1969). Ничего не напоминает этот сюжет? Скучающая дамочка, флиртующая со студентом. Обманутый муж, застигший парочку за поцелуем, в шутку ставит студенту условие: взять на себя счастье его жены или стреляться на дуэли. А тот принимает все всерьез. Драма положительно-прекрасного, даже наивного человека в мире сдвинутых представлений о морали. Этот чеховский студент — немножко Бананан, которому, помнится, Крымов предлагал возможность выиграть крупную сумму денег и отказаться от претензий на Алику. Тот оказался непреклонен. Горд или просто глуп — невелика разница. Взял бы — остался бы жив.
В «Ассе» Соловьев стремился сделать идеальное зрительское кино. Сам он так рассказывал о своем замысле в книге Бориса Барабанова: «Я поставил себе задачу снять не просто зрительское кино, а ошеломляющее зрительское кино, чтобы звон стоял в ушах». И родословную «Ассы» возводит к индийскому «Бродяге»: «Должен быть чудовищный злодей, должна быть любовная история, которую злодей должен как-то рушить, должны много петь и танцевать, и все трагически заканчивается. Главное — ничего лишнего, должна быть очень линейная злодейская драматургия».
И, кажется, зрительское кино получилось: ведь и сейчас говоришь «Соловьев» — вспоминают «Ассу». Однако невозможно не воспринимать этот фильм в контексте других его картин, даже самых ранних. Соловьев представляется нам в первую очередь певцом поздней советской эпохи, но его юность пришлась именно на эпоху оттепели: он начинал ассистентом Марлена Хуциева на съемках «Июльского дождя».
Или фильм «Взгляните на лицо» (1966), первая его картина, где Соловьев был сценаристом. Фильм, который стал скромным манифестом своего времени, примером новой, небывалой интонации. В ней не было назидательности, не было закадрового комментария, даже как будто не было идеологии. Только изменчивые, непосредственные, очень разные лица людей, рассматривающих «Мадонну Литту» Леонардо да Винчи. Пример высокого искусства, который напоминал о существовании какой-то иной, высшей, реальности. Так позже советские школьники разглядывали Джоконду в фильме «100 лет после детства».
И эта Джоконда тоже как будто пела, как сны Бананана, как Гребенщиков на фуникулере. О какой-то иной реальности, о чем-то большем, о том, что, может быть, все это тоже не зря. «Жить жизнь скучно. Я живу в заповедном мире своих снов» — может, банальный девиз, но ничего лучше эта реальность, кажется, так и не предложила.
