«Жираф» Анны Софи Хартманн на фестивале дебютного кино в Новой Голландии
текст: Аксинья Ильина
© Komplizen Film
Между датским городком Лолланном и северным немецким островом Фемарном строят туннель. Этнограф Дара (Лиза Ловен Конгсли), вроде когда-то жившая в Лолланне, приезжает туда из Берлина для сбора информации для своего проекта: она исследует связь места и воспоминаний, ее интересуют некая женщина по имени Агнес и ее заброшенный дом. Даже нынешний владелец участка в недоумении качает головой в ответ на вопрос о том, почему этот дом еще стоит. От Агнес, которой так одержима Дара, теперь остались лишь стопки книг и старый фотоальбом.
Дара разговаривает с немногочисленными местными, готовыми к катастрофе, на которую обрекает их будущий туннель, — стройка заставит их покинуть родные места. Ну а пока из Германии в Данию можно добраться на пароме. На нем работает Кейт (любимейшая актриса Ангелы Шанелек Марен Эггерт), перед которой каждый день разыгрывается спектакль с меняющимся актерским составом из посетителей паромного кафе.
Параллельно развивается история польских рабочих, которые попали в бюрократическую западню, оставившую их без зарплаты. Молодой парень Луцик (Якуб Гершал) работает на строительстве туннеля. Он точно так же раскапывает историю, материализованную в слоях грунта, как и Дара. Однажды на побережье во время шторма Дара и Луцик встречаются, и у них начинается роман.
Фильм Хартманн напоминает коллаж — из кино, архивных фотографий, театральной постановки. Сложно поймать переход между документальным и игровым. В этом хрупком конструкте, постоянно грозящем распасться на отдельные нарративные элементы, чрезвычайно важно наблюдение, как и во всех работах режиссеров «берлинской школы», которым явно наследует Хартманн (среди продюсеров — Марен Аде, одна из ключевых фигур в компании «берлинцев»). Да, «Жираф» вызывает в памяти многие фильмы «берлинцев», но больше всего он рифмуется с «Марселем» Шанелек, и дело, конечно, в Марен Эггерт — она словно мигрирует из того фильма в этот, становится постоянной отрешенной странницей, как ее героиня в «Марселе».
© Komplizen Film
Хронография «Жирафа» сбивает с толку, тут невозможно найти точку, от которой удобно было бы начать отсчет времени — его пожирает география, картины пространства, словно замершие во временном потоке и существующие симультанно. Как часто это бывает у «берлинцев», тут все постоянно ждут, то есть тянут и умножают время. Дара ждет ответов из архива, ждет, что отношения с Луциком избавят ее от бремени затянувшихся берлинских отношений. Луцик ждет от Дары такого же мощного чувства, что накрыло его самого. Ждут рабочие. Ждет камера. Ей довольно скоро наскучивают лица, от них она уезжает куда-то в другие места, за спины героев.
Там — стальные корпуса экскаваторов. В сценах на строительных площадках от ощущения фатального присутствия сильных машин, роющих землю, сжимаешься. Они хладнокровно рушат стены: это настоящее рушит память, вытесняет любое напоминание о прошлом. Но хрупки не только отношения с прошлым: хрупко все в самом настоящем. Когда Дара разговаривает с матерью по видеосвязи, мы видим сначала ее, следом изображение на экране ее лэптопа, а затем камера оказывается в настоящем саду и с почтительной дистанции вглядывается в кусты зелени. Этот скачок некомфортен, он напоминает о постоянной текучести формы.
В «Жирафе» вообще все, в первую очередь, про форму. Когда Дара и Луцик разговаривают в гостиничном номере, он отступает влево, и мы видим только Дару и отражение Луцика в окне. Это формальное решение оказывается красноречивее слов. И появление настоящего жирафа кажется знаком — отчаяния. Для того чтобы расширить горизонт, увидеть хоть какие-то четкие координаты в зыбких песках настоящего, героям нужна длинная шея. Но вместо нее — лишь шеи экскаваторов, ковши которых выкапывают почву из-под их ног.
