«Малькольм и Мари» Сэма Левинсона — блэксплуатация или эмансипация?
текст: Инна Кушнарева
© Netflix
Малькольм, чернокожий режиссер, снял фильм с чувствами, эмоциями, эстетикой, стилем. Белая критикесса увидела в нем только историю чернокожей наркоманки и отражение проблем американской системы здравоохранения. Режиссер фильма «Малькольм и Мари» Сэм Левинсон тоже снял фильм с эстетикой и эмоциями. А критика, наверное, подумает, что наконец-то дуэту чернокожих актеров дали сыграть жестокую психологическую драму в духе «Кто боится Вирджинии Вульф?». И включит фильм в число прочих доказательств расширения пространства борьбы — интервенций чернокожих художников во все новые жанры и поджанры, до сих пор считавшиеся белыми: «Страна Лавкрафта», в которой чернокожим дали оторваться в жанре weird; «Бриджертоны», где черные актеры играют английских аристократов; «Смертельная зона», где чернокожий робот-андроид сражается с украинскими террористами плечом к плечу с черным напарником-человеком.
Режиссер Левинсон, правда, белый. И фильм у него не о наркоманке, а о вполне успешной и состоятельной паре. Малькольм (Джон Дэвид Вашингтон) вырос в благополучной семье, учился в колледже. Мари (Зендая) — его подружка, бывшая наркоманка, но давно завязавшая и живущая вместе с ним в дизайнерских декорациях, на вилле, предоставленной студией. Вилла стоит в начале фильма пустая, как сцена, потом приезжают герои, зажигается свет. Почти два часа фильма они проводят на этих театральных подмостках с эпизодическими вылазками на задний двор, настолько большой, что кажется, что дом стоит в чистом поле. Так что это, конечно, не kitchen-sink-драма, хотя раковина и кухня присутствуют и накал страстей соответствующий. Как положено драме, фильм легко членится на сегменты. Сначала кризис у Мари, которую Малькольм забыл публично поблагодарить во время премьеры, хотя фильм, как она считает, основан на ее истории. Затем кризис у Малькольма, которого Мари таки сумела задеть за больное. Потом они мирятся и уже готовы заняться сексом, но тут в интернете выкладывают первую рецензию на фильм, и Малькольм снова срывается как с цепи. Успокаивается он — срывается она: Мари наконец решила докопаться, почему он не снял ее в главной роли. В принципе фильм мог бы закончиться на час или на полчаса раньше — или продлиться еще час. В нем нет развития, но есть механика утомительных ночных ссор, в которых, едва примирившись, участники снова соскальзывают во взаимные обиды. Так-то они, конечно, любят друг друга, это с самого начала понятно.
© Netflix
В промежутках Мари манерно курит. А Малькольм уплетает макароны с сыром, чавкая и почти хрюкая от удовольствия. Чавкают ли негры в кино? Давно ли в кино кто-то чавкал? Есть ли в этом новаторство? Еще они постоянно ходят в туалет. Это такая деталь, которую Ролан Барт называл эффектом реальности: она вроде бы лишняя, но должна в данном случае подчеркнуть континуальность — монтаж в фильме, естественно, есть, но его как бы и нет, все происходит без разрывов. Все-таки они скандалят где-то с часа ночи до утра, не могли же они ни разу за это время не сходить в туалет — нереалистично. Еще Мари принимает ванну и чистит зубы, но это стандартные детали. Они также ставят друг другу песни в телефоне — с намеком. Впрочем, саундтрек в фильме превосходный.
Джон Дэвид Вашингтон, сын Дензела Вашингтона, сначала, что называется, «дает» негра — энергичного, заводного. Негров в американской культуре ценили за витальность, и они сами себя за нее ценили еще с эпохи Гарлемского ренессанса. Но тут Мари напоминает Малькольму, что он не то чтобы настоящий негр: колледж, мама — терапевт, папа — профессор, сестра работает политтехнологом в Вашингтоне. Вот она — аутентичная наркоманка. Аутентичность — вот что продается, а у него ее нет и в помине, потому он ее до сих пор не бросил: она — материал. Актриса сериала «Эйфория» Зендая, правда, полфильма ходит в вечернем платье, с блестящими тенями и накладными ресницами. И актерский диапазон у нее не то чтобы широкий — полфильма она обходится одним выражением лица: сжатые зубы, выпяченная нижняя губа, задранный подбородок, фунт презрения, ноль внимания. Только во второй части после омовения в ванне она немного смягчается. Или они с Малькольмом меняются местами: он становится нормальным представителем класса выше среднего, она перестает играть гламурную стерву. При этом личные отношения они обсуждают современным языком, плохо ложащимся на русский: «your contribution into relationship», «verbally abused» (в русских титрах перевели как «измываться»), «compartmentalized» (в русских титрах это вообще переводить не стали) и так далее. И это даже не признак какой-то искусственности или неумелости Левинсона-сценариста. Легко поверить, что относительно молодые люди сейчас действительно так говорят об отношениях: перемежая поп-психологический вокабуляр отборным матом.
© Netflix
Сложнее (и интереснее) дело обстоит c обсуждением конвенций новой политкорректности в искусстве. Малькольм не хочет быть политическим режиссером, он хочет just to have fun with this shit — получать удовольствие от фигни. Ему кажется, что последний бастион, который должна сдать белая культура, — это право снимать фигню без каких бы то ни было политических импликаций: не биографию Анджелы Дэвис (он тем не менее готовится ее снимать), а условный «Лего-фильм». И делать так, чтобы публика пошла на него как на фигню, а не затем, чтобы считать политический месседж («“Лего” как фильм о проблемах периода реконструкции», — в тон ему язвит Мари) и продемонстрировать солидарность. Малькольм не нуждается в солидарности. Он хочет сборов и возмущается, что, прочитав рецензию, «ни один ниггер, подписанный на LA Times, не пойдет смотреть фильм» — да и вообще мало кто пойдет. Он не верит в особую «черную» оптику, как не верит в male gaze, тут он вываливает весь положенный набор имен и кейсов: «Унесенные ветром», Элейн Мэй, Ида Лупино, Эд Вуд… Но в то же время он хочет продать ровно то, чем чернокожая Америка испокон веку приторговывала в американской культурной индустрии, — чувства, инстинкты, энергетику. «Белый человек сделал фетишем интеллект и поклоняется богу рассудка; негр чувствует, а не думает, напрямую переживает эмоции, а не интерпретирует их при помощи извращенных абстракций, воспринимает внешний мир посредством интуиции, а не тщательно выстроенной системы логического анализа», — писал в 1934 году главный, эмблематический негр американского кино и шоу-бизнеса Поль Робсон. Малькольм, безусловно, мог бы подписаться под этими словами.
Беда в том, что самому Джону Дэвиду Вашингтону всего этого не хватает. Но, в конце концов, это фильм белого режиссера, а Вашингтон и Зендая для него алиби, чтобы снять красивую черно-белую драму, на которую, будь она снята с белыми актерами, возможно, никто бы не обратил внимания.
При поддержке Немецкого культурного центра им. Гете, Фонда имени Генриха Бёлля, фонда Михаила Прохорова и других партнеров.
